дорогая шарлотта,
моё помешательство перешло на новый уровень: я топчусь на месте, ощущая босыми ногами холодную рыхлую землю, и не могу сдвинуться с места. осень превратилась в дорожку хлебных крошек-воспоминаний, но знаешь, в чем проблема? я не знаю, куда приведёт этот путь. мне нечего находить и нет смысла искать что-либо.
вчера я вспоминала твой медальон из осколков аметиста — слишком громоздкий, на мой взгляд, и совсем не идёт твоим бесцветным глазам; но ты любила рассказывать мне про эрифилу, которую богиня гармония подкупила ожерельем, и та отправила своего мужа, прорицателя амфиарая, на войну, зная заранее, что он погибнет.
и что в итоге, дорогая эрифила? я пишу тебе, стоя в длинной очереди к харону, перекатываю пальцами золотую драхму (знаешь, в загробном царстве тарифы на проезд к суду аида повысились, мне пришлось развлекать покойников игрой на колокольчиках, но я вспомнил, что где-то это уже было - музыканты и спуски в ад - и, как только получил от какого-то толстого мертвеца монету, тут же прекратил) и смертельно боюсь, чтобы лодочник ненароком не капнул веслом на мою и без того мокрую от сырости тунику - я хоть и мёртв, но я хочу помнить тебя, мне не нужно тягостное забвение. я хочу помнить, как пересчитывал языком твои позвонки, поднимаясь от поясницы к шее, от чего по твоей коже спускались мурашки; хочу помнить небольшую косточку на твоём запястье, мягкую упругость груди, санскритскую татуировку तारिणि на щиколотке - ты делала большие глаза и театральным шепотом объясняла её значение: the one who crosses. и кто теперь тот, что пересекает? я держусь за бортики лодки, качающейся из стороны в сторону, пока харон равнодушно гребет веслом, глядя вперед; полы его плаща намокли, и я боязливо одергиваю край своего одеяния. я пересекаю стикс, холодный, как гольфстрим - я даже ёжусь от прохлады, поднимающейся от воды. в конденсате, интересно, содержится свойство предавать забвению? если да, то я уже давным давно, перебираясь на горбу у силача через лету, должен был позабыть и твои шершавые ладони, и вишневый детский привкус губ - ты вечно ходила с бальзамом, ссылаясь на обветривание.
и что в итоге, дорогая эрифила? тебе понравилось ожерелье? я думал о твоей жадности, когда копьё, вошедшее насквозь, пробивало моё правое лёгкое и я захлебывался кровью; я слышал хруст ребёр и злое рычание врага. я умер, задыхаясь от пыли, поднятой сандалиями убегающих однополчан. теперь я стою в следующей очереди - я надеялся, что хотя бы после смерти избавлюсь от бюрократизма реального мира - и избегаю смотреть в глаза морфею. он нехорошо улыбается и подбрасывает в руке собственный череп с агатово-черными, мшистыми глазницами.
если я пообещаю персефоне в обмен на милосердие ожерелье из твоих зубов (береника, ты ли это?), это будет считаться закрытием гештальта?
дорогая эрифила. надеюсь, когда наш сын алкмеон отважится на твоё убийство, ты будешь в том самом приносящим несчастье ожерелье. я хочу, чтобы ты была красивой, когда настанет час возмездия.
и чтобы я узнал тебя в толпе безликих смертников, выполнив обещание, данное персефоне.
моё помешательство перешло на новый уровень: я топчусь на месте, ощущая босыми ногами холодную рыхлую землю, и не могу сдвинуться с места. осень превратилась в дорожку хлебных крошек-воспоминаний, но знаешь, в чем проблема? я не знаю, куда приведёт этот путь. мне нечего находить и нет смысла искать что-либо.
вчера я вспоминала твой медальон из осколков аметиста — слишком громоздкий, на мой взгляд, и совсем не идёт твоим бесцветным глазам; но ты любила рассказывать мне про эрифилу, которую богиня гармония подкупила ожерельем, и та отправила своего мужа, прорицателя амфиарая, на войну, зная заранее, что он погибнет.
и что в итоге, дорогая эрифила? я пишу тебе, стоя в длинной очереди к харону, перекатываю пальцами золотую драхму (знаешь, в загробном царстве тарифы на проезд к суду аида повысились, мне пришлось развлекать покойников игрой на колокольчиках, но я вспомнил, что где-то это уже было - музыканты и спуски в ад - и, как только получил от какого-то толстого мертвеца монету, тут же прекратил) и смертельно боюсь, чтобы лодочник ненароком не капнул веслом на мою и без того мокрую от сырости тунику - я хоть и мёртв, но я хочу помнить тебя, мне не нужно тягостное забвение. я хочу помнить, как пересчитывал языком твои позвонки, поднимаясь от поясницы к шее, от чего по твоей коже спускались мурашки; хочу помнить небольшую косточку на твоём запястье, мягкую упругость груди, санскритскую татуировку तारिणि на щиколотке - ты делала большие глаза и театральным шепотом объясняла её значение: the one who crosses. и кто теперь тот, что пересекает? я держусь за бортики лодки, качающейся из стороны в сторону, пока харон равнодушно гребет веслом, глядя вперед; полы его плаща намокли, и я боязливо одергиваю край своего одеяния. я пересекаю стикс, холодный, как гольфстрим - я даже ёжусь от прохлады, поднимающейся от воды. в конденсате, интересно, содержится свойство предавать забвению? если да, то я уже давным давно, перебираясь на горбу у силача через лету, должен был позабыть и твои шершавые ладони, и вишневый детский привкус губ - ты вечно ходила с бальзамом, ссылаясь на обветривание.
и что в итоге, дорогая эрифила? тебе понравилось ожерелье? я думал о твоей жадности, когда копьё, вошедшее насквозь, пробивало моё правое лёгкое и я захлебывался кровью; я слышал хруст ребёр и злое рычание врага. я умер, задыхаясь от пыли, поднятой сандалиями убегающих однополчан. теперь я стою в следующей очереди - я надеялся, что хотя бы после смерти избавлюсь от бюрократизма реального мира - и избегаю смотреть в глаза морфею. он нехорошо улыбается и подбрасывает в руке собственный череп с агатово-черными, мшистыми глазницами.
если я пообещаю персефоне в обмен на милосердие ожерелье из твоих зубов (береника, ты ли это?), это будет считаться закрытием гештальта?
дорогая эрифила. надеюсь, когда наш сын алкмеон отважится на твоё убийство, ты будешь в том самом приносящим несчастье ожерелье. я хочу, чтобы ты была красивой, когда настанет час возмездия.
и чтобы я узнал тебя в толпе безликих смертников, выполнив обещание, данное персефоне.